РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
Институт русской литературы (Пушкинский Дом)

 

 

 

Специальность 10.01.01 – русская литература

Автореферат
диссертации на соискание ученой степени
 доктора филологических наук

Санкт-Петербург
2008

 Работа выполнена в Отделе древнерусской литературы Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН

Официальные оппоненты:
доктор филологических наук, профессор А. А. Алексеев
доктор филологических наук, профессор А. В. Пигин
доктор филологических наук С. И. Николаев

Ведущая организация:
Новосибирский государственный университет

Защита состоится 14 апреля 2008 г. в 14 часов на заседании диссертационного совета Д. 002.208.01 по присуждению ученой степени доктора филологических наук при Институте русской литературы (Пушкинский Дом) РАН по адресу: 199034, Санкт-Петербург, наб. Макарова, д. 4.

Автореферат разослан «__» октября 2008 г.

 

Ученый секретарь диссертационного совета

к. ф. н. С. А. Семячко

 

Изучение древнерусского книжного наследия долгое время было связано с особым вниманием к оригинальным литературным памятникам той поры, из-за чего вне поля зрения исследователей во многом оставалась важнейшая составная часть книжности русского средневековья – богослужебные книги, текст которых не только имел несомненное влияние на литературные опыты древнерусских книжников, но и зачастую в виде цитат становился их составной частью. В наилучшем положении оказались те богослужебные книги, основу которых составляли библейские тексты, – Апостол, Евангелие и Псалтирь, однако и их изучение проводилось, как правило, лишь с точки зрения истории славянских переводов библейских текстов, причем это характерно как для работ XIX – начала XX в. (применительно к истории Псалтири см. работы Вс.И.Срезневского, Амфилохия (Казанского-Сергиевского), И.В.Ягича, Е.Ф.Карского, В.А.Погорелова, С.Н.Северьянова), так и для тех, которые появляются в настоящее время (см.: И.Боюклиев, Й.Хамм, М.Альтбауэр, И. Карачорова, Е.В.Чешко, М.Мак Роберт, Р.Штихель и др.).

Главной причиной интереса лишь к библейскому тексту при рассмотрении богослужебных книг, нужно думать, было то, что они дошли до наших дней в довольно большом количестве экземпляров. Именно это вынуждало исследователей ограничиваться рассмотрением только их основы – библейских текстов, отказавшись от комплексного монографического изучения содержащих их книг. Примечательно, что даже тогда, когда факты служебного приспособления этих текстов отмечались специально, исследователей привлекал только сам библейский текст, но не его существование в составе богослужебной книги, в единстве с другими ее частями, которые по объему, как в случае с Псалтирью, могли его превосходить.

Тем же самым следует объяснять и традиционное невнимание к печатному воспроизведению богослужебных книг, тем более что их типографскую историю (естественно, более позднюю, чем рукописная) обычно рассматривают лишь в аспекте унификации текста книги, заведомо предполагая его сравнительное однообразие в разных изданиях. Итогом подобного отношения к печатным Псалтирям стало то, что они подвергались только библиографическому изучению, причем попытки их привлечения для сопоставления с рукописными книгами обычно заканчивались выбором случайных изданий, что вело к не вполне достоверным выводам.

При этом даже библиографическое изучение изданий простой Псалтири нельзя признать удовлетворительным, хотя первые сведения о них появились довольно давно, вместе с указателями, посвященными книгам, которые были напечатаны кирилловским шрифтом. Этому способствовала недостаточно хорошая сохранность экземпляров печатной Псалтири, отмечавшаяся библиографами уже в середине XIX в., и, как показало время, весьма плохое знакомство с теми богатствами, которые хранились в библиотеках и архивах. Таким образом, несмотря на то, что Псалтирь занимала одно из первых мест среди книг, с которыми обычно связывают рассмотрение древнерусской книжной культуры, она до сих пор остается в числе наименее изученных ее памятников.

Тем самым обеспечивается актуальность и новизна диссертационного сочинения, главным предметом изучения в котором стала традиция издания простой Псалтири[1] в Москве в XVI – XVII вв., т.е. начиная с первых печатных опытов в пределах Московского государства и кончая временем петровских реформ. При этом в работе было предпринято как раз всестороннее, комплексное исследование этой традиции, рассмотрение Псалтири не только с точки зрения истории бытования одного из текстов, являвшихся составной частью Библии, но и как самостоятельной книги, своеобразного богослужебного сборника, одного из наиболее употребительных в богослужении и быту средневековой Руси.

Постановка подобной цели исследования определила и его задачи, среди которых можно назвать:

1) выработку методики изучения печатной традиции книги;

2) выявление и описание всех сохранившихся изданий московской простой Псалтири XVI – XVII вв.;

3) изучение на примере изданий Псалтири приемов организации и оформления книги, а также их развития на московском Печатном дворе в течение указанного периода;

4) анализ изменений состава Псалтири и установление их связи с развитием издательской программы московского Печатного двора;

5) анализ изменений текста Псалтири в связи с историей исправления в Москве богослужебных книг;

6) определение места московской печатной Псалтири в древнерусской книжности XVI – XVII вв. и в культуре более позднего времени.

Основным методом исследования стало комплексное изучение московских изданий XVI – XVII вв., сочетающее в себе их историко-литературный, сравнительно-типологический, книговедческий и источниковедческий анализ. Эта методика, во многом применяемая и при рассмотрении рукописного наследия, была использована в работе с учетом тех особенностей, которые характеризуют историю создания и бытования печатных книг.

Материалом исследования стали 59 изданий простой Псалтири, около 400 экземпляров которых были просмотрены в крупнейших хранилищах Петербурга (РНБ, БАН, СПбГУ, ИРЛИ, СПбДА, ГМИР) и Москвы (РГАДА, РГБ, ГИМ, МГУ, ГПИБ), а также в некоторых других библиотеках, располо-женных в Екатеринбурге (ЛАИ УрГУ), Казани (НБ Казанск. ГУ), Лондоне (Британская библиотека), Новосибирске (ГПНТБ, ИИ СО РАН) и Петрозаводске (НБ Петрозаводск. ГУ). Таким образом, в процессе работы были описаны и изучены в том числе и 10 изданий, не учтенных А.С.Зерновой в ее сводном каталоге книг московской печати XVI – XVII вв.

Теоретическая и практическая значимость исследования заключается в том, что его материалы и выводы могут использоваться в общих курсах истории литературы и книжности Древней Руси, библеистики и истории книгопечатания. Разработанная методика анализа печатной книги как источника для истории книжной культуры может быть применена в специальных работах, посвященных этой теме. Введение в научный оборот новых изданий и более полное описание уже известных книг позволит использовать материалы исследования в том числе и как справочное пособие при библиографической обработке памятников древнерусского наследия.

Апробация работы. Основные положения исследования обсуждались на заседаниях Отдела древнерусской литературы ИРЛИ, а также были изложены в нескольких десятках докладов на международных и всероссийских научных конференциях, в том числе на традиционных Малышевских чтениях (С.-Петербург, 1987, 1990, 1992, 1993, 1998, 2001, 2005), на 3-м международном симпозиуме «Традиционная и материальная культура русских старообрядческих поселений в странах Европы, Азии и Африки» (Новосибирск, 1990), на Чтениях по древнерусской литературе (Новгород, 1995), на международной научно-практической конференции «Древнерусская книжная традиция и современная народная литература» (Нижний Новгород, 1998), на Третьих встречах палеославистов (Вюрцбург, 2000), на международной конференции «Редкие фонды в научных библиотеках высших учебных заведений. Проблемы сохранности, изучения и использования в 21 веке» (Москва, 2002), на конференции «Патриарх Никон и его время» (Москва, 2002), на международном научном симпозиуме «Роль славистики и византиноведения в формировании европейской культуры» (Москва – Углич – Москва, 2004), на ежегодных конференциях «Книжные редкости Российской национальной библиотеки» (С.-Петербург, 2004, 2006), на международной научной конференции «Вторые Ремезовские чтения. Провинция в русской культуре» (Тобольск, 2005), на 10-й и 11-й ежегодных конференциях Российской библиотечной ассоциации (С.-Петербург, 2005; Екатеринбург, 2006), на международной научной конференции «Древнерусское духовное наследие в Сибири. Научное изучение памятников традиционной русской книжности на востоке России» (Новосибирск, 2005), на Федоровских чтениях (Москва, 2007).

Структура диссертации: Диссертация состоит из введения, четырех глав, заключения и четырех приложений.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИИ

Во Введении, наряду с изложением историографии вопроса, определены рамки работы, связанные с необходимостью некоторых ограничений в рассмотрении материала, с установлением территориальных и хронологических границ исследования. Поэтому в соответствии с числом этих ограничений Введение состоит из четырех частей.

Первая из них посвящена анализу и оценке итогов библиографического изучения изданий простой Псалтири, полученных к настоящему времени. В ней приведена история описания книги, подробно разобраны ошибки и недочеты библиографов и архивистов, дана интерпретация доступных сведений об изданиях Псалтири в Москве в XVI – XVII вв., причем основой для целого ряда оценок касательно достоверности известных материалов явилось рассмотрение экземпляров этих изданий в крупнейших хранилищах кириллических книг, а также наблюдения за издательской программой московского Печатного двора той эпохи. Результатом подобного изучения истории печатания простой Псалтири стало признание того, что в течение двух веков, предшествовавших началу имперского этапа в истории России, книга была издана не менее 63 раз, а поскольку обследование фондов библиотек и архивов дает возможность в той или иной степени судить о 59 из них, материал исследования следует считать вполне репрезентативным для того, чтобы его рассмотрение позволяло делать выводы о печатной традиции Псалтири.

Если учитывать это, а также то, что изобретение и начало типографского распространения текстов решительно изменило древнюю книжность, что печатная книга получила при этом больший авторитет, чем рукописная, преобладая над последней и количественно, и качественно, что рукописная книга, если и не была вовсе вытеснена с рынка, как это произошло в Западной Европе, попала в зависимость от печатной, так как во многих случаях рукописание становилось лишь одной из форм увеличения тиража печатных книг, нетрудно прийти к выводу, что при изучении поздней истории Псалтири более предпочтительным является обращение именно к ее печатной традиции. Безусловно, при таком подходе в стороне остается вопрос о возможных взаимовлияниях рукописной и печатной традиций книги, однако постановка этого вопроса представляется сейчас преждевременной, и главным образом из-за неизученности поздней рукописной традиции Псалтири.

Во второй части Введения был поставлен вопрос о том, как должна изучаться печатная традиция Псалтири: в совокупности всех изданий книги вне зависимости от того, где они были напечатаны, или же в пределах местных традиций. Для решения этого вопроса потребовалось тщательное рассмотрение возможностей взаимодействия и взаимовлияния московской, белорусской и украинской книгопечатных традиций, поскольку каких-либо фактов обращения в Московском государстве южнославянских и румынских книг, напечатанных кирилловским шрифтом на церковно-славянском языке, не обнаруживается. Важно было проверить два широко распространенных мнения, одним из которых предполагалось беспрепятственное, не имеющее никаких ограничений бытование «литовских» книг на русских землях, другим – устанавливалось постоянное и всестороннее влияние на московские книги со стороны книг украинских и белорусских в течение всего XVII в.

Одно из этих мнений основывалось на факте запрета распространения в Москве «литовских» книг во второй половине 20-х гг. XVII в., истинные причины которого были исследованы А.А.Булычевым, определившим, что на деле запрет был вызван совсем не засилием «литовских» книг на московских землях, но должен рассматриваться как одна из мер «антилитовской» кампании, проводимой тогда патриархом Филаретом и преследовавшей совсем другие цели. Не спасает это мнение ни обращение к сведениям о наличии белорусских и украинских книг в хранилищах русских монастырей (И.А.Шляпкин, К.В.Харлампович), ни указания на записи несомненно московских владельцев на экземплярах книг (Б.В.Сапунов, Г.Я.Голенченко); все эти материалы свидетельствуют лишь о том, что распространение на московских землях имели главным образом издания виленской типографии Мамоничей, которые печатались в московской манере и специально для московского книжного рынка. Реже в обиходе встречались другие книги, но и они не относились, как правило, к разряду книг богослужебных, выпуск которых стал главным делом Печатного двора.

Что касается влияния белорусских и украинских книг на московские, то и факты, приводимые в его пользу, также оказываются небесспорны. Так, не выдерживают никакой критики указания на участие в работе московской типографии печатников родом из южнорусских земель, таких, как Анисим Радишевский, или на прямые контакты с южнорусскими типографами, как в случае с Василием Федоровым Бурцовым, купившим шрифты у Спиридона Соболя. Не менее сомнительны упоминания о случаях «перепечатывания» в Москве южнорусских книг или о попытках перенесения в московскую типографскую практику некоторых элементов оформления книги, поскольку при этом не учитывается общий ход развития московского книгопечатания и его издательской программы. Во внимание принимаются лишь сами факты, в которых можно было бы предположить то или иное заимствование, но не то, как это «заимствование» производилось.

Тот же подход заметен тогда, когда речь заходит о перепечатывании в Москве южнорусских книг, среди которых традиционно называют Номоканон, появившийся в 1639 г. при большом Требнике, Маргарит, Кириллову книгу, Грамматику Мелетия Смотрицкого, Книгу о вере, катехизис Петра Могилы и главу «О тайне супружества» в составе Кормчей. При внимательном рассмотрении всех перечисленных книг нетрудно заметить, что московские книжники употребляли белорусские и украинские издания подобно тому, как они использовали и рукописи, а именно только тогда, когда обнаруживали в этом насущную необходимость (чаще всего в полемических целях), причем источник всегда тщательно проверялся и, как правило, исправлялся. Поэтому и в этом случае было бы правильнее вести речь не столько о перепечатке белорусских и украинских текстов, сколько об использовании их в качестве готовых форм для создания других текстов.

Таким образом, при рассмотрении книжных связей между Москвой и Великим княжеством Литовским в XVI – XVII вв., отрицать существование которых было бы попросту неверно, нельзя не прийти к выводу, что они были не столь тесны, как это нередко пытаются представить, и развивались совсем не по пути влияния одной книжной традиции на другую или их взаимовлияния. Напротив, каждая из традиций искала свой путь развития, и этот путь всякий раз оказывался достаточно своеобразным, причем разница между книжными традициями вполне ощущалась их хранителями, о чем, как представляется, свидетельствуют факты привлечения книг соседней традиции для текстологических изысканий. При этом и своеобразие, и цельность местных традиций всегда строго охранялись, почему и тот культурный взаимообмен, без которого невозможно никакое близкое соседство, производился лишь в сфере новых достижений и новых идей, причем только в форме рецепции, исключавшей безоглядное заимствование.

Все это заставляет думать, что при обращении к истории славянской печатной Псалтири ее изучение следует начинать как раз с рассмотрения развития книги внутри местных традиций, что именно оно должно составлять первую задачу исследователя, что ограничение в связи с этим материала диссертации изданиями только московской традиции не только закономерно, но и необходимо.

В третьем разделе Введения обсуждению подверглись хронологические рамки диссертационного исследования. В качестве них были приняты XVI – XVII вв., что оказалось определено выбором для рассмотрения исключительно московской печатной традиции книги. При этом начальная временная граница была обусловлена тем, что только в середине XVI в. появились на свет первые московские издания, тогда как выбор XVII века в качестве верхнего предела в целом находит себе объяснение в истории развития издательской программы московского книгопечатания, говорить о единстве которого в указанный период есть все основания. Именно поэтому в тех немногих случаях, когда производилась попытка охарактеризовать то, какое направление получила в Москве книгоиздание, оно рассматривалось как имеющее единое развитие, пусть оценка его и не была одинаковой (см. работы Н.П.Киселева и И.В.Поздеевой).

С самого начала деятельность московских типографов, как об этом и заявлялось в колофоне федоровского Апостола, была связана с решением крайне важной задачи, заключавшейся в создании полного круга исправных богослужебных книг православной церкви. Актуальность этой задачи определялась тем, что к середине XVI в., когда и началось печатание книг в Москве, русская церковь занимала доминирующее положение в православном мире, оставаясь единственной из православных церквей, которая существовала в пределах государственного образования, не находящегося во власти иноверных, и поэтому единственной, не испытывавшей гонений с их стороны. Это обстоятельство, нашедшее выражение в возникновении теории «Москва – третий Рим», и заставило Московское государство претендовать на роль хранителя православия. Необходимость создания полного круга исправных богослужебных книг была ко времени начала типографской деятельности в Москве вполне осознана и, более того, закреплена в решениях Стоглавого собора, книгопечатание лишь предоставило удобные технические возможности для решения этой задачи.

Не случайно Иван Федоров и Петр Тимофеев Мстиславец, работа которых велась на государственные средства, и которые поэтому должны были учитывать интересы государства, занимались в Москве изданием только традиционных богослужебных книг, выпустив в свет Апостол и Часовник (два издания), причем Апостол был напечатан ими сразу в исправленном виде, а Часовник – со многими исправлениями при втором его издании. В выборе для печатания именно этих книг, а выбор этот, как представляется, осуществлялся не самими типографами, вероятно, учитывались достижения анонимной типографии и выпуск ею уже Евангелия, Псалтири, и двух Триодей, цветной и постной. Ту же цель преследовала и дальнейшая деятельность Печатного двора, хотя одновременно с этим происходило переиздание уже печатавшихся книг.

К началу 40-х гг. XVII в., после издания Минеи праздничной (сначала, в 1637 – 1638 гг., в расширенном варианте, с названием Трефологион, затем, в 1638 г., – в соединении с Минеей общей), создание полного круга богослужебных книг было в основном завершено. Между тем близость этого события стала осознаваться уже во второй половине 30-х гг. XVII в. Не случайно в эту пору в Москве были произведены опыты по изданию книг, предназначенных для частного богослужения, и напечатаны Канонник (в 1636 г.) и Святцы (в 1639 г.). Другим направлением издательской программы, когда основные богослужебные книги оказались напечатанными, естественно стал выпуск книг, заключавших в себе уставные чтения, среди которых следует назвать: Евангелие учительное, Пролог, Маргарит, Паренесис Ефрема Сирина (в 1652 г. с добавлением поучений Аввы Дорофея), Лествицу Иоанна Синайского, триодный Торжественник и Благовестник Феофилакта Болгарского.

Важно отметить, что на издательскую программу и содержание печатаемых книг в дониконовскую эпоху сильное влияние оказала идея избранности Руси как хранительницы истинной православной веры, которая в свое время определила первоначальное направление московского книгопечатания. Она стала лейтмотивом в деятельности Печатного двора того времени. Утверждение ее можно заметить даже в мелочах, хотя к самым заметным проявлениям этого нужно причислить значительное пополнение русским материалом Миней служебных, Минеи праздничной и Пролога, а также издание ряда отдельных книг, первой из которых следует назвать Службу на положение ризы Господней, напечатанную в Москве вскоре после перенесения туда фрагмента ризы, в 1625 г. Как представляется, те же цели ставились и при издании книг, посвященных наиболее почитаемым на Руси святым, вселенскому – Николаю Чудотворцу (в 1640 г.), и русскому – Сергию Радонежскому (в 1646 г.), в состав которых постарались с исключительной полнотой включить все относящиеся к ним тексты.

По выполнении в целом главной задачи, связанной с созданием полного круга богослужебных книг, на Печатном дворе приступили к решению не менее важных вопросов, выступивших теперь на первый план, – вопросов, касающихся исправности их текста. И поиск их решения потребовал от типографов определения того, что могло стать источником для предполагаемого исправления текста, а также того, какие средства языка были достойны их признания в качестве языковой нормы. Результатом этих поисков стало обращение к грамматическому знанию, приведшее в итоге к изданию в 1648 г. Грамматики, созданной на основе пособия, автором которого являлся Мелетий Смотрицкий.

В 40-х гг. XVII в. выпуск изданий, не имевших непосредственной связи с богослужебной практикой, был заметно облегчен. Книгопечатание стало откликаться на политические события в жизни страны, участвовать в идеологических и богословских спорах, заниматься обслуживанием государственных потребностей и нужд, и наиболее ярко новый статус, который приобрела в ту пору московская типография, проявился в случае со сватовством датского королевича Вальдемара к царевне Ирине Михайловне, когда потребовалось вести богословскую полемику с протестантами. Итогом ее стало издание в Москве таких книг, как Сборника о почитании икон (в 1642 г.), Кирилловой книги (в 1644 г.), Книги о вере (в 1648 г.) и сборника катехизических сочинений, ставшего известным под названием «Собрания краткой науки об артикулах веры» (в 1649 г.).

Известная легкость, с которой репертуар Печатного двора стал расширятся в 1640-х гг., отразилась и в выпуске там книг, печатание которых нельзя объяснить ничем иным, кроме как личной волей власть предержащих. Так, настоянием патриарха в Москве были изданы так называемый Сборник поучений патриарха Иосифа (в 1643 г.) и «О хиротонии, сиречь о рукоположении святительском на новопоставленном иерее» (в 1649 г.), причем патриарх забрал себе весь тираж этих изданий, а по инициативе царя печатный станок увидела Служба и житие Саввы Сторожевского (в 1649 г.). Наконец, попытка использовать книгопечатание в насущных государственных интересах сказалась в появлении еще нескольких изданий, в частности в напечатании перевода 1-го тома военного трактата И. Я. фон Вальхаузена (в 1647 г.), а также в издании Уложения 1649 г. (дважды, в 1649 г.) и Кормчей (в 1653 г.), полных кодексов гражданского и церковного права, регулирующих жизнь Московского государства.

Таково было вполне естественное развитие книгоиздательской деятельности в Москве до начала никоновских реформ, в которой успешное выполнение одних задач вызывало постановку новых, но которой в отличие от западноевропейского книгопечатания эти задачи диктовались не прихотями типографов или требованиями рынка, а государственными интересами Московского царства. О том, какова могла быть дальнейшая издательская программа Печатного двора, сохрани московское книгопечатание естественное и последовательное развитие, можно только догадываться. Известий об этом почти не сохранилось. В любом случае развитие это было прервано реформистской деятельностью патриарха Никона, и Печатный двор вернулся к решению прежней задачи: созданию полного круга исправных богослужебных книг, так как намеченное Никоном их реформирование предполагало на самом деле замену одних книг другими, что со временем и произошло.

Постоянная занятость вопросами справы во второй половине XVII в. имела серьезное влияние на деятельность московского Печатного двора и отразилась, в частности, в том, что его репертуар по большей части мало отличался от того, который был присущ ему в дониконовское время. Справа ограничивала развитие издательской программы типографии. Процесс этот затянулся до конца века, когда пришла очередь для печатания исправленных книг уставных чтений: Маргарита (новое издание в 1698 г.), Благовестника Феофилакта Болгарского (в 1698 г.), Соборника (в 1700 г.), Паренесиса Ефрема Сирина и поучений аввы Дорофея (в 1701 г.), хотя первой исправленной книгой стал Служебник (1655 г.).

Нужно думать, что если бы естественное развитие московского книгопечатания не было прервано реформами патриарха Никона, репертуар изданий Печатного двора во второй половине XVII в. мог быть много богаче и разнообразнее, однако реальные изменения в издательской программе московской типографии, кажется, стали намечаться только к концу века, когда были напечатаны несколько сочинений Кариона Истомина: Служба и житие Иоанна Воина (ок. 1695 г.) и Букварь, в составе которого обнаруживаются его стихотворные опусы (в 1696 г.). Вместе с тем нельзя не отметить, что на радикальное расширение репертуара Печатного двора не смог до конца XVII в. решиться и царь Петр I, который предпочел организовать печатание новых книг за пределами отечества, в Амстердаме, в типографии Я.Тесинга.

С началом XVIII века издательская программа Печатного двора претерпела решительные изменения, связанные со столь же решительными переменами в жизни общества, в том числе и в церковной сфере, и это позволяет говорить о завершении на рубеже веков одного и возникновении другого, нового этапа в деятельности Печатного двора. С введением гражданского шрифта кириллическое книгопечатание, утратив свою монополию и оказавшись лишь одной из отраслей русского типографского дела, стало решать несколько иные задачи, но оценивать их следует уже с других позиций.

В четвертой части Введения проанализирована возможность еще одного ограничения в рассмотрении материала – ограничения его только изданиями простой Псалтири. Связано оно, прежде всего, с тем, что текст Псалтири имел распространение в древнерусской книжности в разных формах, определяемых, в свою очередь возможными видами бытования текстов Священного Писания: четьей, служебной и толковой. При этом московская печатная традиция XVI – XVII вв. совершенно не знала толковой Псалтири, хотя, вероятно, в определенной степени ее текст учитывался типографами. Четья Псалтирь была напечатана в Москве в XVII в. лишь однажды, но не в виде отдельной книги, а в составе Библии 1663 г.. и издание ее никак не отразилось на судьбе служебных Псалтирей. Напротив, прийдя к решению издать Библию и взяв в качестве ее источника острожское издание Ивана Федорова, московские типографы использовали в своей работе как раз служебную (простую) Псалтирь, позаимствовав оттуда исправленный к тому времени текст псалмов. Таким образом, полноценную печатную традицию имел в Москве в XVI – XVII вв. только служебный вид книги.

Между тем, служебная Псалтирь также существовала в двух разновидностях, возникших в процессе развития восточнохристианской книжности, а именно: в виде простой Псалтири и Псалтири с восследованием. Обе они представляли собою богослужебный сборник, имевший и в одном, и в другом случае особый состав, объяснения чему находится в происхождении этих книг. Возникновение простой Псалтири относится к глубокой древности, ее появление как отдельной книги было связано с необходимостью сделать возможным функционирование текста псалмов вне Священного Писания, что требовалось как для обеспечения богослужения, так и для соблюдения монашеского правила. Псалтирь с восследованием появилась значительно позже, нужно думать, в результате присоединения простой Псалтири к богослужебному сборнику, основой которого являлся Часослов. Псалтирь с восследованием обычно заключала в себе четыре равноправных части: Псалтирь, Часослов, Канонник и Месяцеслов, чем было обеспечено несовпадение ее псалтирной части по составу с простой Псалтирью и привело в итоге к разрушению того, что принято считать основой простой Псалтири.

Основой простой Псалтири с первых времен ее существования были тексты псалмов и библейских песней, которые составляли ее обязательное содержание. Эта связь двух статей была нарушена в ходе никоновских реформ в Псалтири с восследованием. В первом правленном издании, вышедшем в 1658 г., библейские песни были убраны со своего привычного места и перенесены в текст утрени, находящейся в числе статей, составляющих Часослов. И это, как представляется, ясно показывает, что основа простой Псалтири оказалась не столь существенна для Псалтири с восследованием, – книги, строившейся на несколько иных принципах и имевшей несколько иное употребление.

Наиболее важным в этой ситуации представляется то, что перестройка Псалтири с восследованием, происшедшая в середине XVII в., никак не отразилась на простой Псалтири. И это со всей очевидностью дает понять, что развитие каждого из двух типов служебной Псалтири происходило самостоятельно, хотя оно не могло ни в одном, ни в другом случае игнорировать общие тенденции развития московского книгопечатания, а также изменения в деятельности Печатного двора. Не случайно после принятия там решения радикально изменить текст псалмов и библейских песней почти одновременно, в 1658 г., новый исправленный текст получают и простая Псалтирь, и Псалтирь с восследованием. Однако при этом текст, обнаруживаемый в них, не вполне совпадает, позволяя тем самым сделать, к примеру, вывод о том, что источником текста псалмов в Библии 1663 г. послужила именно простая Псалтирь.

Необходимо учитывать и то, что рукописные источники требовались типографам лишь при первой публикации книги, в дальнейшем, если не возникало каких-либо экстраординарных обстоятельств, при подготовке нового издания книги ее оригиналом выбиралось предшествующее издание. Тем самым создавалась ее устойчивая печатная традиция, особенности которой нередко могли составлять в том числе переносимые из издания в издание ошибки. При этом, даже исправление этих ошибок становилось частью истории именно этой печатной традиции, в пределах которой, как правило, не обращалось внимание и не замечалось то, каким было существование того же текста в печатной традиции иной книги, и даже иного типа той же книги.

Таким образом, исходя из самостоятельного развития двух видов служебной Псалтири, в процессе которого каждым из них учитывалось лишь общее направление в деятельности московских типографов, нетрудно понять не только возможность, но и необходимость отдельного изучения двух этих традиций.

Первая глава диссертации посвящена рассмотрению изменений Псалтири в одном из трех направлений, в которых имела развитие любая книга, а именно изменений, получаемых ею в качестве книги, изменений ее формы. Форма книги во многом зависела от ее содержания и назначения, однако, особенно в тех случаях, когда книга имела длительную историю, не оставалась неизменной. Несомненное влияние на это оказывало общее развитие представлений о том, как должна выглядеть книга, хотя своеобразие этим представлениям придавали особые обстоятельства бытования книги: локальные, отражавшие местные пристрастия и обыкновения, и временные. Подобное развитие формы книги было характерно и для рукописной, и для печатной ее традиций, даже несмотря на то, что каждой из них был присущ свой путь развития, отчего они и должны изучаться по-разному.

Поэтому прежде, чем приступить к решению вопроса о форме печатной Псалтири и ее развитии, потребовалось рассмотрение того, в чем следует видеть специфику работы с печатной книгой. Как представляется, главным различием между рукописью и изданием является то, что если первую характеризует ее единичность и самодостаточность, то последнее представляет собою целый ряд (тираж), как правило, не до конца сходных один с другим экземпляров, образующих издание, в связи с чем перед тем, как начать его изучение, необходимо понять, какие особенности экземпляров являются общими для издания, а какие составляют индивидуальность того или иного экземпляра.

Важность правильной оценки различий между экземплярами издания необходимо ставит вопрос о том, в чем именно заключено единство издания, заставляющее видеть в ряде отдельных копий книги одно и то же явление книжной культуры. Вопрос этот не вызывал интереса в отечественной науке, получив наиболее серьезную разработку в англо-американской дескриптивной библиографии (Р.Б. Мак Керроу, У. Грег, Ф. Боуэрс), которая считала понятие «издание» наиболее общим, таким, которым можно было бы обозначить каждый факт появления книги в свет. История издания книги объяснялась при помощи нескольких других понятий, таких, как завод (часть тиража, напечатанная с одного набора без остановки печатного станка), вариантное состояние (различия в наборе, появившиеся в процессе печатания книги или по его окончании) и вид издания (часть тиража, характеризующаяся наличием изменений в тексте и в составе книги, которые были произведены намеренно в связи с тем, что издатель предполагал возможность ее особого распространения и бытования). Тем же, что объединяло все разновидности книги, представавшие в ее экземплярах, в издание, считались при этом единовременность процесса печатания книги и осуществление его с одного набора.

Эти выводы нуждаются в некотором уточнении, поскольку если единовременность процесса печатания одного издания действительно представляется одной из главных черт, составлявших единство этого издания, потому что в раннюю пору сразу по отпечатании тиража набор обычно разбирался, то требование единства набора для одного издания вызывает серьезные сомнения. Прежде всего, с ним трудно согласится оттого, что печатание книги с одного набора имело весьма существенные ограничения. Использование только одного набора позволяло создать лишь строго определенное число удовлетворительных оттисков, отчего при необходимости выпустить книгу большим тиражом или при срочности работы типографы были вынуждены прибегать к печатанию ее с нескольких наборов, причем в случае, когда это позволяли производственные возможности типографии, работа над разными наборами могла вестись одновременно.

В Москве при печатании издания с нескольких наборов обычно создавался первый набор, который затем нередко перебирался строка в строку, причем, как правило, повторялась и орнаментика. И хотя в процессе перенабора текст мог исправляться и отчасти изменяться, оттиски, произведенные с каждого из наборов, воспринимались типографами как части одного издания, что и выражалось в снабжении всех экземпляров книги, вне зависимости от того, из оттисков какого набора они были составлены, одними и теми же выходными сведениями. Поэтому нередко, особенно тогда, когда нет возможности произвести сопоставление двух экземпляров одного издания, о количестве наборов, с которых оно печаталось, можно судить лишь по архивным источникам. Да и при подобном сопоставлении выделить тот или иной набор оказывается не всегда просто, поскольку во время составления книжного блока листы бумаги с оттисками, сделанными с разных наборов, зачастую с легкостью перемешивались переплетчиком.

Таким образом, печатание с одного набора не создавало непременно того, что объединяло издание, так же, как и использование нескольких наборов не разрушало его единства. Следовательно, существовали другие факторы, позволявшие видеть в определенной совокупности экземпляров нечто единое и дававшие возможность рассматривать каждый из них как составную часть этого единого, так, что по любому из экземпляров можно было судить о том, что их объединяло.

К числу таких факторов, вне всякого сомнения, следует отнести уже упоминавшуюся единовременность печатания тиража издания, сколь долго бы этот процесс не продолжался, поскольку если начало работы над книгой определялось принятием решения о ее выпуске, то ее окончание – только представлением издания в публику. Последующие изменения текста и состава книги были возможны, но они, как правило, приводили к появлению новых видов издания, к которым, например, следует отнести так называемые титульные издания, вызывавшиеся к жизни вследствие заботы о лучшем распространении книги. Также позднейшее вмешательство в содержание книги могло производиться по политическим или идеологическим причинам, хотя чаще решение о выпуске издания в нескольких разновидностях приходило еще во время его печатания, поскольку, стремясь, к примеру, издать книгу в двух видах, с дополнением и без него, типограф заранее должен был определить какая часть тиража получит это дополнение.

Подготовка книги к печатному воспроизведению заключалась не только в выверке ее текста. После того как принималось решение о ее публикации, типографам было необходимо определить несколько важнейших ее параметров, от которых зависело то, как будет организовано ее производство. И первый выбор, который предстояло им сделать, был связан с форматом предполагаемого издания. Итоги выбора формата издания имели серьезное влияние на дальнейшую подготовительную работу, в частности на выбор для него шрифтов. Вместе с тем если размеры шрифта и должны были быть соизмеримы с выбранным форматом, то немалое значение здесь имело содержание и назначение книги. Последним этапом подготовки книги к печати следует считать определение еще одного из важнейших параметров будущего издания, оно было связано с выбором величины полосы набора, ее высоты и ширины. Выбор формата, шрифта и размеров полосы набора составлял основные этапы подготовки книги к печати, которыми закладывалась основа того, что впоследствии объединяло экземпляры издания вне зависимости от их различий. Поэтому итоги выбора этих, базовых для издания, параметров следует рассматривать в качестве фактора, определявшего его единство. Другие параметры издания имели значительно меньшее значение.

Таким образом, тем, что позволяет говорить о совокупности экземпляров книги как об отдельном ее издании, следует считать: во-первых, фактор принятия решения о напечатании определенной книги; во-вторых, фактор ее композиционного решения, принятого при проведении подготовительной работы над изданием, связанной с выбором его формата, шрифта и размеров полосы набора; в-третьих, фактор единовременности подготовки и печатания всего тиража издания.

Если не принимать за отдельные издания их виды и считать вариантные состояния их составной частью, то просмотр около 400 экземпляров простой Псалтири, напечатанных в Москве в XVI – XVII вв., дает сведения по крайней мере о 59 изданиях этой книги, которая в ту пору, особенно во второй половине столетия, зачастую издавалась довольно большими тиражами, одновременно в несколько заводов. И хотя при печатании простой Псалтири московские типографы редко практиковали выпуск ее сразу в нескольких видах, варианты в ее изданиях появлялись достаточно часто. Поэтому в вопросе о том, как следует описывать все это разнообразие и каким вариантам при этом отдать предпочтение, необходимо признать, что наиболее целесообразным представляется рассмотрение в качестве того, что необходимо описывать и изучать в каждом случае как издание Псалтири, его идеальный экземпляр.

Понятие «идеального экземпляра издания» родилось в недрах дескриптивной библиографии, после того как ею была осознана невозможность получить полноценное представление о книге по одному только ее экземпляру, поскольку выявление общего (принадлежащего изданию) и индивидуального (составляющего особенность конкретного его экземпляра) становилось достижимым лишь при сопоставлении нескольких экземпляров книги. И хотя такое сопоставление давало на первый взгляд всего лишь информацию о различиях между экземплярами, оно создавало основу для того, чтобы составить суждение о происхождении этих различий, определить, какие из них имели значение общего, а какие – индивидуального.

Рассмотрение вопросов, касающихся определения предмета изучения (издания) и предмета описания (его идеальный экземпляр) представляется крайне важным с точки зрения создания источниковой базы, необходимой для монографического исследования истории любой конкретной печатной книги, но особенно такой, как Псалтирь, которая была одной из наиболее часто издаваемых в Москве в XVI – XVII вв. книг, тем более что постоянство, обнаруживаемое во внимании к ней типографов, нельзя считать случайным, оно было связано с той исключительной ролью, которую Псалтирь играла в ту пору как в богослужении, так и в быту. Ее употребление было настолько интенсивным, что редкий ее экземпляр мог сохранять первозданный вид сколько-нибудь долгое время. Экземпляры Псалтири быстро изнашивались, утрачивали свою полноту, причем зачастую несли непоправимые утраты. Состояние многих из них поэтому сейчас таково, что в ряде случаев даже просмотр достаточно большого их количества позволяет не более, чем строить предположения о действительном объеме и облике того издания, которое они собой представляют.

Плохая сохранность и особенности бытования экземпляров Псалтири создают круг специфических проблем, которые, когда нужно иметь дело непосредственно с книгой, с необходимостью приходится решать. Среди того, что требует внесения ясности, наибольшего внимания заслуживает как раз рассмотрение особенностей экземпляров с целью определить, какие из них принадлежат истории печатания издания и говорят о наличии его видов и вариантов, а какие привнесены в процессе бытования экземпляра. И неоценимую помощь в этом может оказать знание печатной традиции простой Псалтири, или, иначе, истории ее формы в пределах этой традиции.

Любая книга, получавшая типографское воплощение, а затем – через переиздания – печатную традицию, со временем приобретала типическую форму, во многом зависевшую от тех технических приемов, которые в момент печатания того или иного издания книги были уже освоены книгопечатанием и, вместе с тем, стали предпочтительными для работников того типографского предприятия, где печаталось издание, хотя при этом в любой книге не могло не найти выражения и сложившееся в обществе понимание того, как она должна выглядеть в зависимости от ее содержания и назначения. Поэтому уровнем развития книгопечатания, а также местом книги в духовной жизни общества прежде всего и определялось то, какой именно вид она получала в своем типографском воплощении, какие технические приемы становились привычными при ее издании и каким образом складывалась ее дальнейшая печатная традиция.

Вполне естественно было предположить, что и Псалтирь в московской традиции не смогла избежать всех тех процессов, которые обычно сопровождали как первое издание, так и переиздания любой книги, и в дальнейшем имела только ей присущий внешний вид и вполне особую историю развития. Все это подтверждается подробным рассмотрением того, как выбирались для печатной Псалтири формат, шрифты и размеры полосы набора, какими были количество листов в тетрадях, сигнатуры и колонцифры ее изданий, когда и как применялись в книге кустоды и колонтитулы, всегда ли она печаталась в две краски, каковы были ее рубрикация и оформление. В диссертации показано, как последовательно Псалтирь приобретала тот вид, который сохраняется в ее изданиях и по сей день.

Во второй главе диссертации поставлен вопрос об изменениях состава простой Псалтири. для чего потребовалось ее рассмотрение в качестве богослужебного сборника. Нетрудно понять, что изучение истории богослужебных сборников вроде простой Псалтири имеет свою специфику. Обращаясь к нему, необходимо учитывать, что наибольший интерес здесь представляет не способность сборника к расширению (она стоит в прямой зависимости от его общего содержания), не сопоставление объемов основы сборника и «приложений» к ней (в простой Псалтири эти «приложения» нередко занимали больше места, чем текст собственно псалмов), но сам факт внесения в него той или иной статьи, причины чего могли быть самого разного свойства, отчего и требуют внимательнейшего рассмотрения и по возможности достоверной интерпретации, а также внутренняя иерархия составляющих сборник статей.

Иерархическая структура богослужебного сборника заметна уже по выделению в нем основы, являющейся определяющей для его общего содержания, и «приложений», отражающих пути развития этого содержания и стоящих в связи с бытованием книги, ее употреблением в богослужебном и частном обиходе, которое менялось со временем, заставляя создателей новых копий сборника перекраивать содержание книги в стремлении достичь его рациональности и достаточности. При этом «приложения» нередко образовывали свою иерархию, свидетельствующую о том, как оценивалась составителями сборника необходимость появления в нем того или иного из них. Как и в рукописях, в печатных книгах эта иерархия находила выражение в местоположении в сборнике прибавленной статьи, в особенности по отношению к его основе, и фиксировалась, прежде всего, средствами рубрикации текста, хотя специфика типографского способа размножения текстов способствовала возникновению еще и особых приемов для этого.

Появление этих специальных приемов следует связать с тем, что в старое время книга при ее типографском воспроизведении нередко печаталась в несколько приемов и получала таким образом разделение на несколько частей, главную из которых представлял собою основной корпус книги. К нему присоединялись предисловная часть и добавления, печатавшиеся особо, отчего они могли получать и свой сигнатурный ряд, и свой счет листов. При этом если состав основного корпуса той или иной книги отличался известным постоянством, заключая в себе то, что собственно и составляло ее содержание, то ее предисловная часть была менее устойчива. Обычно в нее попадали тексты, дополнявшие основной или высказывавшие отношение к нему печатников. Среди них могли быть выходные сведения, традиционные и специально написанные как раз для этого издания предисловия, оглавление, статьи, повествующие об истории возникновения книги, о ее смысле и значении, наконец, статьи, вообще никак на первый взгляд к ней не относящиеся. Что касается добавлений, или, как они назывались типографами, «прибавок», к основному корпусу книги, то они имели мало соприкосновений с текстами предисловной части, способствуя в большей степени не комментированию, а, скорее, распространению содержания сборника.

В течение XVI – XVII вв. печатание изданий простой Псалтири, имеющих в своем составе обособленные предисловную часть и добавления, производилось не раз, однако самые первые издания книги оказались еще вне этого процесса. Они заключали в себе только основу простой Псалтири, которую, как упоминалось, составляли молитвы при начале и по окончании пения псалмов, тексты самих псалмов и библейских песней, да еще прибавленные к этой основе псалмы избранные: ряд подборок псалтирных стихов, певшихся в сочетании с определенными величаниями (припевами) на всенощном бдении по случаю важнейших праздников годового цикла, а именно тех, для которых полагался полиелей. При этом несмотря на то, что обычай употребления псалмов избранных в славяно-русской богослужебной практике появился довольно поздно, к моменту организации книгопечатни в Москве они, вероятно, воспринимались уже как непременная, хотя еще именно как добавочная статья книги.

Особенностью этого типа Псалтири было также то, что молитвы при начале пения Псалтири, отделялись в нем от основного корпуса книги, составляя ее предисловную часть. В таком виде Псалтирь печаталась в течение всего XVI в., хотя последнее ее издание вышло уже в 1615 г. С началом XVII в. московские печатники изменили свои предпочтения и обратились к другой разновидности книги. Новая Псалтирь была напечатана в 1602 г. и отличалась от прежних тем, что молитвы при начале пения Псалтири рассматривались в ней уже как неотъемлемая часть основного корпуса книги, почему она не имела предисловной части вовсе. Вместе с тем книга получила одно весьма важное дополнение, в ней появился «Устав всем, хотящим пети Псалтирь, в молчании живущим иноком и всем богобоязненным христианом», представлявший собою подборку покаянных тропарей и молитв, разделенную по числу кафизм на 20 частей.

В дальнейшей истории московской печатной Псалтири за основу был взят именно этот тип книги, однако если в 1619 году издание 1602 г. перепечатали без каких-либо изменений, то уже в 1622 году содержание книги было несколько расширено. Примечательно, что ее состав при этом остался прежним, и только в текст одной из ее частей была внесена большая вставка, причем к решению о таком дополнении текста пришли непосредственно в процессе печатания книги. Расширению подвергся текст псалмов избранных, в который включили стихи 118-го псалма (17-ю кафизму) с припевами, приготовленного таким образом для употребления в великую субботу, а также два дополнительных припева: общий пророкам и пророку Илии.

Все эти изменения были усвоены новым изданием Псалтири, вышедшем в 1624 г. Вместе с тем в новом издании нельзя видеть простую перепечатку Псалтири 1622 г., так как состав книги и на сей раз подвергся изменению. В ее конец, сразу перед колофоном, был внесен Канон за единоумершего, причем с предисловием в форме обращения к духовному отцу, содержащего просьбу петь этот канон по преставившемуся духовному сыну в третий, девятый и сороковой день по его кончине и повествующего о пользе подобного деяния как для покойного, так и для того, кто его совершает. Появление в Псалтири заупокойного канона вполне закономерно. Подобно тому, как внесением в нее «Устава всем, хотящим пети Псалтирь», облегчалось ее келейное употребление, дополнение ее Каноном за единоумершего делало более удобным ее использование для поминовения усопших, превращая ее таким образом в одну из таких книг, необходимость в которых ощущалась при любых жизненных обстоятельствах, в том числе и в повседневном быту.

Выход в свет издания 1624 г. следует рассматривать как начало целого этапа в истории печатания простой Псалтири в Москве. Тот вид, который приобрела теперь книга, был признан безусловно удачным. Казалось бы, она не требовала более никаких изменений, и так в Москве считали в течение ряда лет. Лишь при издании Псалтири в 1636 г. в ее текст, наконец, были внесены некоторые коррективы, в частности расширен текст избранных псалмов за счет нескольких припевов по 9-й песни канона на Сретении Господни. При этом поскольку состав ее основного корпуса в целом удовлетворял тех лиц, которые готовили издание к печати, было принято решение о дополнении книги предисловной частью. Содержание ее составил Устав о Псалтири, заключавший в себе правила чтения кафизм Псалтири на утрене в течение всего церковного года. Имея небольшой объем, он уместился на одной тетради, нашедшей свое место в начале книги и получившей свой особенный счет листов.

Издание 1636 г. стало образцом для нескольких позднейших Псалтирей, а именно для издания Печатного двора 1638 г. и двух бурцовских – 1636 и 1640 гг. Все они имели прибавку в тексте псалмов избранных и предисловную часть с Уставом о Псалтири. Нужно думать, что подобный состав книги представлялся в то время оптимальным, почему и изменения его, начавшиеся в Псалтири, печатание которой было осуществлено в 1641 г., коснулись в первую очередь предисловной части книги. В издании 1641 г. ее решено было расширить, причем это расширение производилось в два этапа, отчего в начале издания появились сразу два особых счета листов, для каждой из теперь уже двух ее предисловных частей.

Одна из них была вполне привычна, в нее входили Устав о Псалтири, а также апокрифическое сказание о составлении Псалтири Давидом и сочинение о пользе чтения Псалтири Василия Великого; другая содержала в себе «Указ о поклонех, когда бывают в церкви и в келиях и в домех приходные или исходные поклоны, и когда не бывают» и сочинение «О крестном знамении», разъяснявшее символическое значение и одновременно утверждавшее правильность принятого в Московском государстве способа осенять себя крестом. Появление в книге второй предисловной части, без всяких сомнений, было связано с необходимостью вести полемику с протестантами по случаю предполагавшегося брака царевны Ирины Михайловны и датского королевича Вальдемара. Именно поэтому век входивших в нее сочинений оказался в составе Псалтири недолог, они исчезли из Псалтири сразу, как только исчез повод, способствовавший их внесению в книгу.

На этом изменения состава не закончились, но высшую точку в развитии того типа книги, который в целом сложился еще при издании ее в 1624 г., знаменовали собою два издания 1645 г. В них предисловная часть оказалась расширена настолько, что начала приобретать самостоятельное значение, загораживая собою основной корпус книги, тем более что объемом и разнообразием содержания она могла бы в ту пору поспорить с некоторыми книгами, выходившими в виде отдельного издания. Между тем в основном корпусе книги появилась лишь одна дополнительная статья. Содержание ее было определено попыткой решить вопрос о том, как правильно записывать имена поминаемых в Синодике с учетом того, что поминается в молитвах не человек, а его бессмертная душа.

Подобное направление в развитии состава Псалтири показалось в середине 40-х гг. XVII в., после выхода декабрьского издания 1645 г., более не имеющим перспективы, почему от него было решено отказаться. Следствием такого решения стало то, что в издании, напечатанном в 1647 г., предисловной части в том виде, в каком она обнаруживалась прежде, уже не было. При этом отдельные ее статьи, а именно Указ о поклонах приходных и исходных, Устав о Псалтири и предисловный комплекс с сочинением Василия Великого и «Толкованием о неразумных словесех псалтирных», оказались внесены в начало основного корпуса книги, тогда как место предисловной части заняла снабженная особой фолиацией «прибавка», в качестве которой в издании выступил текст Символа веры Афанасия Александрийского, к которому примыкали изложение о вере Анастасия Антиохийского и Кирилла Александрийского, а также св. Максима.

Кроме упомянутой «прибавки», Псалтирь 1647 г. получила еще два дополнения. Они были внесены в основной корпус книги, попав, правда, в самый его конец, перед колофоном, и оказались отделены от предшествующих и вполне уже привычных текстов пустым листом. Эти два дополнения составили Помянник и «Сказание, како состави Кирилл Философ азбуку по языку словенску». Несмотря на то, что вхождение двух упомянутых статей в состав Псалтири произошло в одно и то же время, основания для этого были в каждом случае абсолютно различны. Появлением в Псалтири Помянника преследовалась цель сделать ее еще более удобной для совершения домашней молитвы, тогда как внесение в нее сказания о составлении Кириллом Философом славянской азбуки имело несомненный политический характер.

Новый тип книги, заданный Псалтирью 1647 г., поначалу был воспринят на Печатном дворе как весьма удачный, что привело к его воспроизведению в нескольких следовавших за нею изданиях,[2] вплоть до декабрьской Псалтири 1650 г., в которой изменения коснулись главным образом основного корпуса книги. Из него было выведено «Сказание, како состави св. Кирилл Философ азбуку по языку словенску», что не вызывает никакого удивления, но, напротив, подчеркивает политические причины включения в свое время этой статьи в книгу. При этом еще более существенными оказались дополнения Псалтири. Вслед за «Уставом всем, хотящим пети Псалтирь» в ней разместился теперь Чин 12 псалмов, а также «Правило, еже даде ангел Господень великому Пахомию» в сочетании с повествованием от «Старчества» о келейном правиле и молитве, полученных Пахомием Великим от ангела. Чтобы в полной мере оценить новые статьи Псалтири, небесполезно заметить, что и Чин 12 псалмов и Правило Пахомия Великого предназначались в первую очередь для монашеского служения.

В Псалтири 1651 г. из состава исчезла статья «Како писати в Синодики», также типографы отказались и от предисловной части. Издание 1652 г. мало отличалось составом от ему предшествовавшего, однако, хотя в книгу была внесена только одна дополнительная статья, изменению на этот раз подверглась наиболее стабильная часть сборника, а именно его основа. Впрочем, изменение это не было радикальным и заключалось лишь в том, что перед текстом библейских песней в книге появился «Указ о песнех, како глаголати во святый великий пост», чем заметно пополнялись уставные указания касательно употребления книги, которые с 1630-х гг. печатались в ней как Устав о Псалтири.

Издание 1652 г. было последним из напечатанных до восшествия на патриарший престол Никона, что и дало повод считать его последним из тех, которые не выходили за пределы дониконовской традиции книги, тем более что в пользу этого мнения, казалось бы, свидетельствовала непростая судьба Псалтири 1653 г., появление которой, как известно, вызвало в Москве многочисленные толки, повлекшие за собою даже и волнения в тогдашнем московском обществе. Однако в действительности в 1653 г., а затем в 1654 и 1663 гг. на московском Печатном дворе было выпущено еще три Псалтири, продолжавших искания типографов первой половины XVII в., пусть состав всех трех не совпадал вполне.

Псалтирь в издании 1658 г. оказалась первой московской простой Псалтирью, испытавшей на себе воздействие никоновских реформ, и хотя его исправители занимались прежде всего изменением текста книги, это не могло не отразиться и на ее форме. При этом новизна формы, которую получила правленная Псалтирь, состояла не только в том, что фолиацию в ней сменила пагинация; помимо всего прочего, книга вышла с заметно уменьшенной полосой набора и, соответственно, с очень большими полями. Объяснение этому можно найти только в особом отношении типографов к своему детищу. Нужно думать, в их глазах издание 1658 г. знаменовало собою принципиально новый этап в истории простой Псалтири, этап, которому предстояло стать отправной точкой в ее судьбе, и поэтому денег на печатание книги не жалели.

Восприятие правленной Псалтири как издания, стоящего в начале новой традиции книги, отразилось и на ее составе. Из книги исчезло почти все то, чем успела обрасти простая Псалтирь за предшествующую половину века своего развития. Было оставлено только самое необходимое, и в качестве того, без чего стало уже невозможно представить книгу, оказалась, естественно, основа простой Псалтири, которую дополняли псалмы избранные, Устав всем, хотящим пети Псалтирь и, наконец, последование по исходе души от тела, пришедшее на смену канону за единоумершего дореформенных изданий.

Освобождение простой Псалтири от ряда дополнительных статей, происшедшее при публикации в 1658 г. ее новой версии, было, естественно, явлением временным. Уже вскоре ее состав стал опять расширяться, и если перепечатка в 1660 г. правленного издания в целом повторяла свой образец, а главным изменением, на которое пошли тогда типографы, оказалось лишь возвращение от счета страниц к счету листов, то в издание 1661 г. была внесена новая статья. В его конце, сразу после Последования по исходе души от тела, вновь появился Помянник.

В Псалтири 1666 г. основной корпус книги снова получил дополнение в виде предисловной части. Правда, подыскивая достойные ее статьи, печатники не стали ничего изобретать, взяв за основу предисловную часть Псалтири 1663 г., последнего издания, принадлежавшего к дониконовской традиции простой Псалтири. При этом состав заимствуемой предисловной части подвергся некоторой корректировке. В Псалтирь 1666 г. полностью перешли только начальные катехизические сочинения, следующие же за ними три блока статей были сохранены лишь отчасти. Из первого блока печатники убрали Указ о поклонах приходных и исходных, оставив только Устав о Псалтири, от второго, заключавшего в себе сочинение Василия Великого о пользе чтения Псалтири, отсоединили Толкование о неразумных словесех псалтирных, из третьего, начинавшегося Глаголанием Августина учителя о силе псалмов, изъяли молитвы «прежде даже псалмы не начнутся». В дальнейшем, в состав книги еще дважды вносили дополнения: в 1672 г. простой Псалтири возвратили Чин 12 псалмов и Правило Пахомия Великого, а в 1684 г. к ней присовокупили статью «О крестном знамении», правда, на этот раз с обоснованием правильности троеперстия. Последующее развитие типов Псалтири шло по пути изменения ее формы, которое лишь один раз привело и к изменению состава – в издании 1697 г.

Таков был ход развития печатной простой Псалтири как богослужебного сборника в XVI – XVII вв. Очевидно, что все изменения, которые пришлось претерпеть книге, были связаны с процессом ее формирования. Главным итогом этой работы стала выработка оптимального состава простой Псалтири; печатникам удалось достичь того, что и XVIII век не нашел в ней ни избыточных, ни недостающих статей. Однако сам ход этого развития, несомненно, отразился в истории русской книжной культуры, главным образом у старообрядцев, которые еще долгое время были активными пользователями дониконовских изданий.

Таким образом, рассмотрение истории печатания в XVI – XVII вв. простой Псалтири и последующего бытования ее экземпляров показывает, что при формировании состава издания как печатники, так и владельцы книг в первую очередь стремились к тому, чтобы сделать Псалтирь удобной для употребления. При этом был актуален действовавший при составлении многих рукописных сборников принцип, согласно которому наращивание состава производилось прежде всего за счет текстов однотемных или однофункциональных. Как представляется, это еще раз показывает, что печатные книги, в том числе и Псалтирь, воспринимались в прежние времена как составная часть единой книжной культуры.

В третьей главе диссертации внимание обращено на изменение текста книги. Оно рассматривается на основании материалов, касающихся двух важнейших характеристик библейских текстов, попавших в Псалтирь, а именно того, каковы были надписания, которыми сопровождались отдельные псалмы и песни, а также того, как псалмы и библейские песни делились на стихи.

Предпосланные псалмам надписания обычно рассматриваются в качестве древнейшей и неотъемлемой составной части их текста, восходящей к временам применения псалмов еще в дохристианском, иудейском богослужении. Нужно думать, как раз поэтому надписания и привлекали внимание преимущественно как источник сведений для истории Псалтири, дающий возможность судить о вероятном ходе процесса составления книги, о его этапах, а также об авторстве отдельных псалмов и, следовательно, всей книги. При специальном рассмотрении надписаний псалмов отмечают не только древность их происхождения, но и то, что в рукописях, принадлежащих разным традициям, они, как правило, заметно различаются между собой, причем различия затрагивают все виды указаний, содержащихся в надписаниях, в том числе и те, которые касаются определения вида псалмов, их авторства, исторических обстоятельств, в которых они были написаны, а также сведений об их музыкальном сопровождении и исполнении. Все сказанное в полной мере относится и к надписаниям псалмов в славянских списках Псалтири; они также характеризуются чрезвычайным разнообразием.

Впрочем, славянские рукописи не всегда вполне использовали так называемые традиционные надписания, ограничиваясь порою только самыми простыми заголовками с указанием того, что молитвословие, находящееся перед глазами читателя, называется псалмом и имеет соответствующий порядковый номер, или с подобными же сведениями о разделении книги на кафизмы, отчего систематическое употребление традиционных надписаний в служебных Псалтирях относят лишь ко времени, начинающемуся с XIV в. Если учесть, что традиционные надписания могли пополняться пассажами из толкований к псалмам и даже порою собственными комментариями писцов, а также то, что в XV – XVI вв. появились переводы надписаний из немецких, латинских и польских источников, или, возможно, подражания им, то вопрос о надписаниях становится одним из важнейших при рассмотрении Псалтири.

В московской печатной традиции XVI – XVII вв. псалмам обычно предпосылались надписания, которые следует отнести к традиционным. Естественно, что они были перенесены в издания вместе с текстом псалмов из рукописной традиции, судить о которой, впрочем, не представляется возможным из-за ее крайне недостаточной изученности. Вероятно, оттуда в печатную традицию пришло и довольно свободное отношение к тексту надписаний, которое отмечалось, к примеру, при сопоставлении древнейших греческих библейских кодексов с острожским изданием Библии Ивана Федорова (А.В.Горский, К.В.Невоструев), но в любом случае эта свобода очевидна при рассмотрении московских изданий простой Псалтири. Она заметна уже по тому, как в надписаниях псалмов в этих изданиях передавались сведения, связанные с указанием на порядковый номер псалма и на номер кафизмы.

Сведения эти принадлежали к числу самых необходимых и важных для читателя книги, но так как в счете псалмов и счете кафизм отражались два разных уровня подразделения книги, то указания на них были неодинаковы, также, как и способы их рубрикации в тексте. Если учесть то, что Псалтирь изначально печаталась с применением двух красок, то вполне естественным покажется применение для выделения псалмов и кафизм киновари, однако рубрикации псалмов служили еще малые инициалы, так называемые ломбарды, тогда как для рубрикации кафизм применялись инициалы большие, гравированные, а также, начиная с издания 1602 г., за исключением Псалтири 1615 г., гравированные заставки. Номера псалмов при этом располагались непосредственно при их тексте, а сведения о разделении книги на кафизмы выносились за пределы текста псалмов.

Поначалу обычное место для номера псалма находилось на внешнем поле страницы, сразу за надписанием, при начале текста псалма, причем исключений из этого правила почти нет. Однако затем номера псалмов стали вноситься в текст надписаний, и первый подобный опыт, причем в весьма большом масштабе, был произведен в первом же датированном издании – Псалтири 1568 г.; в нем номера псалмов оказались введены в текст надписаний в 107 из 150 псалмов. Между тем от традиции маргинального местоположения нумерации псалмов при этом не отказались вовсе, она продержалась еще довольно долго. Полностью она исчезла только после того, как поле в той части Псалтири, где печатался текст псалмов, потребовалось совсем для других нужд, а именно после того, как в сентябрьском издании 1645 г. там было решено проставлять номера, отражавшие последовательность счета стихов внутри отдельных псалмов.

Местоположение указаний, связанных с разделением книги псалмов на двадцать кафизм, мыслилось поначалу вне надписаний тех псалмов, которые оказались первыми в этих кафизмах. Роль таких указаний должны были исполнять колонтитулы, позволявшие уследить не только за тем, где именно начиналась кафизма, но и за тем, где она заканчивалась, уступая место следующей. При этом специально могло фиксироваться только самое начало кафизм, и наиболее распространенным приемом, используемым для этого, было употребление особых упоминаний о факте смены кафизм, которые в ранних московских изданиях располагались то на верхнем, то на нижнем поле страниц книги, возможно, потому, что внешнее боковое поле было занято номерами псалмов.

С Псалтири 1602 г. началось применение еще одного приема, который должен был служить рубрикации текста псалмов и фиксировать как раз разделение его на кафизмы. В ней с этой целью впервые были использованы заставки, что, следует признать, способствовало более четкому разграничению соседних подразделений текста. Вместе с тем нельзя не отметить своеобразия, которое характеризовало появление этого нововведения: вводимые в книгу заставки по неизвестной причине были помещены непосредственно перед текстом первого псалма кафизмы, отделяя от него относящееся к нему надписание, которое в связи с этим превращалось в окончание предшествующей кафизмы. Подобное местоположение заставок сохранили также Псалтири 1619 и 1622 гг., и лишь в издании 1624 г. произошло воссоединение надписаний с текстом тех псалмов, которые открывали кафизмы, чему затем неукоснительно следовали и в дальнейшем, при печатании в Москве всех последующих изданий простой Псалтири.

Установлению четкой грани между кафизмами, которое достигалось введением заставок, должно было способствовать также перенесение указания на начало кафизмы в текст надписания, однако в Псалтири 1602 г. этот процесс протекал не вполне последовательно, отчего окончание его было отложено на будущее. Особенностью этого дополнения текста надписаний стало то, что указание на начало кафизмы попадало в самый его конец, получая тем самым отчасти периферийное звучание, становясь чем-то вроде замечания, сделанного между прочим. Это положение было исправлено впоследствии. Первые перемещения указания на начало кафизмы в начальную часть надписания, превратившие информацию об этом подразделении книги псалмов в центральную, были произведены уже в сентябрьской Псалтири 1645 г., и к завершению этой работы шли не долее следующего за тем десятилетия.

Включение сведений о разделении текста книги на псалмы и кафизмы в состав надписаний и изменение их местоположения внутри надписаний внесли немало разнообразия в текст псалмов. Можно назвать лишь три случая, когда надписания в разных московских изданиях книги, осуществленных в XVI – XVII вв., не знают никаких вариантов, хотя варьирование текста надписаний, конечно, было связано не только со счетом псалмов и кафизм. Определенную роль в этом, вероятно, сыграло и то, что поначалу, при выпуске первых изданий простой Псалтири, печатники обращались к разным рукописным источникам. Вместе с тем, в некоторых изменениях текста надписаний следует видеть итог работы с ними типографов. В частности, как раз это, нужно думать, стало причиной появления слова «псаломъ» в надписаниях целого ряда псалмов в издании 1602 г.

Называние в надписаниях всех текстов книги псалмов именно словом «псаломъ» и атрибуция их царю Давиду было данью традиции усвоения ему всей книги, однако если учесть, что указание в надписаниях имен, свидетельствующих об участии в составлении или исполнении псалма того или иного лица, становилось порою для московских печатников XVI – XVII вв. весьма сложной проблемой, то внесение в качестве дополнения имени царя Давида только усиливало путаницу в этом вопросе. Иногда это приводило даже к тому, что сообщение о причастности к конкретному псалму какого-либо лица попросту дублировалось в надписании.

Источники исправления надписаний, как и вообще изменения их текста, вызывают в целом немало вопросов, тем более что и происхождение некоторых его заслуживших внимание типографов особенностей, обнаруживаемых в ранних московских Псалтирях, не всегда находит себе объяснение. Так, несмотря на то, что в основе печатных изданий лежала святогорская его редакция, нельзя не заметить, что надписания псалмов 119 – 133 до их замены в 1658 г. на «песнь степеней» с исключительным постоянством получали форму «песнь степенная», которую рассматривают в качестве признака древнейшей, архаической редакции, имевшей распространение как раз до возникновения святогорской. Однако можно ли в этом случае говорить именно о воздействии святогорской редакции на текст, сказать трудно, поскольку справа в печатных изданиях Псалтири была крайне непоследовательна, отчего и свести ее к заимствованиям из одного источника не представляется возможным.

Точно также нельзя безоглядно видеть влияние греческой традиции, во всех изменениях, встречаемых в печатной Псалтири. И это, опять же, потому, что нередко исправления, которые могли бы показаться составной частью правки 1658 г., на деле начинали производиться в более раннее время. Таково было, к примеру, изменение формулы «не описанъ от еврей», замещавшейся в итоге на: «не надписанъ у еврей».

В целом изменения в тексте надписаний псалмов в печатной истории Псалтири были довольно разнообразны. Они предполагали и дополнения текста, и изъятия из него, и перестановку слов, и замену одних слов другими, и даже только указание на возможность подобной замены. Они производились с той или иной степенью интенсивности довольно регулярно, хотя решительным рубежом в этом процессе был выпуск Псалтири 1658 г., первого пережившего никоновскую справу издания книги, которое, конечно же, занимает с этой точки зрения особое место, поскольку удельный вес перемен в тексте, сопровождавших его выход, был, несомненно, выдающимся. Однако и этот этап истории Псалтири не поставил крест на исправлениях текста книги, пусть в дальнейшем они и были немногочислены. Типографов не смущало наличие вроде бы уже исправленного текста. Не случайно последняя инициатива, связанная с изменением текста надписаний псалмов, фиксируется в Псалтири 1697 г.

Подобно надписаниям, также не отличался стабильностью и сам текст псалмов и библейских песней в московских изданиях XVI – XVII вв. Судить об этом можно при его рассмотрении с точки зрения деления псалмов и библейских песней на стихи, хотя оно и осложняется тем, что в этом вопросе до сих пор нет необходимой ясности. Полагают, что деление на стихи текста ветхозаветных книг существовало уже в глубокой древности у евреев, доказательства чему обнаруживают лишь в разного рода упоминаниях об подобном делении в Талмуде, поскольку при этом отмечается факт отсутствия в синагогальных рукописях каких-либо признаков такого деления. Ну а появление нумерации глав и стихов, дающей их систематическое счисление, относят уже к XIII – XV вв., причем обозначение стихов цифрами и для еврейской, и для латинской традиций текста фиксируется только в печатную эпоху, в изданиях XVI в.

И хотя основания для деления на стихи некоторых библейских книг, и в частности Псалтири, обычно находят в том то, что они изначально были написаны стихометрично, что склад этих книг проникнут параллелизмом предложений и их отдельных частей, создававшим ритм, главными единицами которого и становились стихи, нужно думать, их позднейшее членение не во всем соответствовало древнейшему. По крайней мере именно так обстояло дело с Псалтирью, и если искать истоки этих различий, то они должны быть найдены в литургическом употреблении книги, благодаря которому в ее ранней истории различают два ее служебных вида, соответствующих двум видам богослужебной практики в восточнохристианской церкви: константинопольскую Псалтирь, или антифонарий, и палестинскую, или иерусалимскую, Псалтирь. Построение константинопольской Псалтири отражало в себе соборное богослужение Великой Церкви, и псалмы в ней группировались по употреблявшимся в нем антифонам, в разделении палестинской Псалтири на кафизмы и славы сказалась практика монашеского псалмопения. Впрочем, не менее существенным их различием было то, что первая насчитывала в себе 2542 стиха, тогда как вторая – 4882, т.е. что каждая из этих литургических практик использовала фрагменты текста разной длины.

Что касается московских изданий простой Псалтири XVI – XVII вв., то они по делению псалмов на стихи принадлежали к константинопольскому типу книги. Об этом можно судить по тому, что в сентябрьской Псалтири 1645 г., первой из тех, в которых обнаруживается счет стихов на полях, насчитывается в целом 2520 стихов – число, близкое к тому, что признается за свойственное константинопольской Псалтири, и чрезвычайно далекое от характерного для ее палестинского типа. Впрочем, палестинское деление текста можно было бы предположить в двух анонимных изданиях, в которых применено его дробление на более мелкие сегменты, однако для этого нет достаточных оснований.

Прежде всего, разговор о палестинском делении текста псалмов на стихи мог быть актуальным в случае распространения на Руси палестинской практики псалмопения, но достоверных сведений об этом нет. Поэтому если и видеть в анонимных Псалтирях его следы, то лишь как отражение факта проникновения палестинской Псалтири в рукописную традицию, судить о чем, опять же, можно только предположительно. В любом случае это разделение не казалось печатникам анонимных изданий сколько-нибудь важным, оно было перенесено в издание как дань традиции, почему его и не удалось выдержать вполне на всем протяжении текста книги псалмов.

В первом датированном издании, Псалтири 1568 г., разделение текста на стихи было проведено вполне последовательно, причем этот факт отмечался и в выходных сведениях книги, где можно найти указание на то, что псалмы заключают в себе 2600 стихов. Стихи в издании 1568 г., подобно тому, как это было принято в рукописных Псалтирях, разделялись внутри псалма киноварными точками. И пусть в дальнейшем этого обыкновения придерживались лишь типографы еще двух изданий: в Псалтири 1577 г., во многом, почти до мелочей, воспроизводившей ей предшествовавшую, а также в издании 1615 г., тогда как в Псалтири 1602 г. от подобного способа выделения стихов было решено отказаться, однако и в ней деление стихов было последовательно проведено, только использовались для этого жирные точки, печатавшиеся черной краской, которая применялась и для большей части остального текста.

Важно отметить, что при печатании Псалтири 1568 г. типографы не приняли во внимание предшествовавших ей анонимных изданий; без всяких сомнений, оригиналом для нее послужила другая рукопись. И свидетельство этому находится даже не в том, что деление текста на стихи в ней, как правило, производило большие по величине его фрагменты, а в том, что оно не было лишено своеобразия. Примером тому может служить рассмотрение с этой точки зрения последнего стиха 5-го псалма (Пс. 5:13), который в дониконовских изданиях обычно разделялся на две части, но при этом не имел одинаковой границы раздела, и эта граница в 1568 г. оказалась совсем иной, чем в анонимных Псалтирях.

Использование красных точек для разделения текста псалмов на стихи было присуще только наиболее ранним московским Псалтирям, однако появление в издании 1602 г. черных точек на месте красных совсем не следует рассматривать как попытку замены одного приема другим, оно знаменовало собою обращение к новому рукописному источнику. Все последующие издания, за исключением Псалтири 1615 г., следовали за изданием 1602 г., хотя разделение текста на стихи не оставалось неизменным, что свидетельствует о постоянном внимании, которым пользовалась у типографов эта характеристика текста книги. Итогом этого специального интереса к тексту книги представляется решение применить новый способ выделения стихов псалмов, которым воспользовались издатели Псалтири, вышедшей в сентябре 1645 г. Тогда с этой целью для обозначения начала стихов стали применять прописные литеры, а сами стихи получили нумерацию, располагавшуюся на внешних полях листов.

Благодаря новому способу их выделения, стихи Псалтири получали теперь точные адреса, пригодные для того, чтобы при отсылках к стихам ограничиваться только использованием их номеров. Поэтому в числе важнейших задач, стоявших перед типографами, готовившими к печати сентябрьскую Псалтирь 1645 г., оказалась проверка предшествующей традиции деления текста книги на стихи и установление в ней строгого и вполне определенного порядка, т.е. потребовался решительный пересмотр текста книги. Результаты его оказались впечатляющими, и хотя во многих случаях традиционные на ту пору границы стихов были сохранены, в тексте Псалтири появилось немало нового.

Настоящей революцией в развитии Псалтири стал пересмотр деления ее текста на стихи при подготовке к печати издания 1658 г., что заметно уже по появлению рядом с многими из надписаний псалмов номеров, придававших надписаниям статус, приравнивавший их к стихам, причем в нескольких случаях текст надписаний разделялся и получал сразу два номера, образовывая, таким образом, не один, а два стиха. И хотя непосредственные источники, на которые опирались типографы издания 1658 г., не до конца ясны, можно утверждать, что они обратились к той традиции деления текста на стихи, которая была близка к греческой, в связи с чем текст Псалтири во многом приобрел свой окончательный вид, вполне воспринятый затем и синодальной традицией. Лишь в очень немногих случаях издания второй половины XVII в. обнаруживают несогласие с поздними, как, например, в ситуации, сложившейся с псалмом 52, в котором во всех Псалтирях той поры насчитывалось не 7, а 8 стихов, и только из-за того, что стих 6 делился в них на две части, причем выделение дополнительного стиха было присуще всем вообще рассматриваемым изданиям XVI – XVII вв.

Что касается текста библейских песней, то в простой Псалтири они также имели деление на стихи, причем оно обнаруживается уже в московских анонимных изданиях книги. Как и стихи псалмов, в сентябре 1645 г. начала стихов библейских песней стали отмечатся прописными буквами, однако в отличие от стихов в тексте псалмов они не были снабжены нумерацией на полях книги (она обнаруживается лишь в трех изданиях: 1653, 1654 и 1663 гг.). Нужно думать, что нерешительность типографов в вопросе, касающемся наделения стихов библейских песней нумерацией, имела все основания. Она была связана с тем, что те фрагменты библейских книг, которые вошли в состав Псалтири, попали туда для литургического употребления, и в его процессе получили несколько иное, чем в Библии членение (его можно было бы назвать литургическим). Это легко заметить при сопоставлении современных изданий Псалтири и Библии, поскольку принятое сейчас в Псалтири деление библейских песней на стихи вполне соотносительно с тем, какое можно обнаружить в изданиях XVI – XVII вв.

Рассматривая текст библейских песней с точки зрения его разделения на стихи, нельзя не обратить внимание на встречающуюся порою повторяемость из издания в издание одних и тех же ошибок, что, конечно, также нужно объяснять недостаточным интересом к всему этому типографов, но в целом можно отметить, что и в этой части книги обнаруживается немало фактов, показывающих внутренние связи разных изданий и устанавливающих ту же последовательность развития книги, которая вырисовывается при анализе текста псалмов.

Четвертая глава диссертации посвящена рассмотрению того, как менялся текст книги, поскольку вопросы, связанные с исправлением текста богослужебных книг, имели в московской печатной традиции особое значение. Псалтирь, как и другие богослужебные книги, издававшиеся на московском Печатном дворе, не смогла остаться в стороне от процесса справы; текст ее менялся постоянно, в том числе и в дониконовскую пору. Правда, в разное время исправление текста Псалтири производилось с неодинаковой интенсивностью, интересы справы касались то одних, то других его сторон, внимание типографов устремлялось то к одному, то к другому отделу, из которых складывалась книга. Поэтому приостановка работы в одном направлении не должна рассматриваться как временное прекращение справы вообще; как правило, в таких случаях взоры печатников обращались на что-то иное, обычно на то, что заслуживало приложения их усилий именно в этот момент.

Что касается вопроса о том, как печатались в Москве книги в XVI – начале XVII в., в дофиларетовское время, то сведений об этом почти нет. Несомненным фактом следует считать лишь обязательную работу с текстом, которая производилась Иваном Федоровым при подготовке им книг к печати, о том же, как подходили к воспроизведению рукописного оригинала до и после него, можно говорить лишь с изрядной долей предположительности. И прежде всего это касается изданий простой Псалтири, которая при самом начале книгопечатания воспроизводилась с нескольких рукописных оригиналов, что очевидно и по надписаниям псалмов в разных изданиях, и по разделению в них текста псалмов и библейских песней на стихи, и по их языку.

Поэтому сопоставление ранних изданий книги говорит в первую очередь о различиях, присущих ее рукописной традиции, и дает немного материала для истории справы. Так, сравнение двух анонимных изданий указывает только на то, что хотя их оригиналами и служили разные рукописи, они были очень близки одна к другой. При этом их воспроизведениям оказались характерны очень яркие орфографические различия. Однако на вопрос, были ли особенности текста перенесены из рукописи, или же появились благодаря типографам, ответить почти невозможно. Также сложно судить и о подготовительной работе, которая велась при издании Псалтири в 1568 г., хотя то, что она все-таки производилась, можно предполагать, исходя из особого внимания в ней к разделению текста псалмов на стихи. Вполне возможно, какие-то поправки вносились и в язык книги, но не менее вероятно, что разделение на стихи было главным, что заботило типографов. Об этом позволяет судить целый ряд ошибок в тексте, которые, нужно думать, говорят о состоянии ее рукописного источника и которые потребовалось править в дальнейшем.

Намного меньше сомнений в отношении исправления ее текста оставляет Псалтирь 1602 г., даже несмотря на то, что и это издание печаталось по рукописи, причем такой, которая намного более разнилась с оригиналами изданий XVI в., чем они между собой. О работе с языком этой Псалтири при подготовке ее к печати свидетельствует наличие в ней языковых глосс, не представлявших собою, впрочем, ничего необычного для той поры. Наделение текста богослужебных книг глоссами было вполне характерно для невежинских изданий времен первых московских патриархов, причем глоссы эти далеко не всегда предполагали непременную правку текста в дальнейшем либо давали пояснения к его темным местам; нередко ими лишь фиксировалась возможность иных чтений текста и показывалось существование традиции подобных чтений. При этом, кажется, отмечались не все встретившиеся варианты, но только наиболее яркие из них. Именно такого рода были глоссы Псалтири 1602 г.

Если в ранних изданиях простой Псалтири главную роль в возникновении разночтений играло использование при их печатании разных рукописных оригиналов, что, впрочем, не исключало внутритипографской правки текста, то начиная с Псалтири 1615 г. на первый план должна была выйти работа типографов с текстом книги. При печатании уже этого издания было решено не обращаться более к рукописным источникам, но при этом не мог не быть поднят вопрос о том, какой из видов текста, уже вовлеченных в типографское дело благодаря разным рукописным оригиналам, следует признать наиболее достойным для основания дальнейшей печатной традиции книги. Впрочем, кажется, взятие в 1615 г. за основу издания 1577 г. оказалось в известной степени случайным, поскольку действительное сопоставление разных традиций текста происходило позднее, в 1619 г., и выбор тогда пал на другое издание, а именно на то, которое было выпущено в 1602 г.

То, что подобный вопрос стал в 1619 г. актуальным на Печатном дворе, можно судить по сведениям, касающимся филаретовской книжной справы, которая получила, за исключением, быть может, никоновской, самую большую известность в истории московского книгопечатания XVII в. Возможно, этому способствовало то, что многие сопутствовавшие ей события сохранили о себе документальные свидетельства, но в любом случае материалы эти неоднократно освещались, пусть нередко интерес исследователей сосредоточивался в первую очередь на исправлении Требника. Между тем среди книг, подвергшихся справе в то время, была и Псалтирь, и в числе претензий, возникших у справщиков к ней, оказалось печатание в книге ложного предисловия, в котором сообщалось, что автором псалмов был не один царь Давид, а также наличие молитв, неправильных с точки зрения их текста.

Не останавливаясь на причинах сделанного справщиками выбора в пользу издания 1602 г., следует заметить, что Псалтирь 1619 г. не несет в себе никаких сколько-нибудь заметных последствий филаретовской справы, если, конечно не относить к ним отсутствие в книге апокрифического предисловия, которое в другой раз в изданиях Псалтири появилось лишь в 1641 г. В том числе никаких изменений в ней не было внесено и в окончания молитв, ставших предметом особого внимания филаретовских справщиков. Тем не менее, говорить о том, что их старания никак не сказались на Псалтири, кажется, также нет оснований. Не исключено, что благодаря именно им были внесены изменения в состав изданий 1622 и 1624 гг., а в 1624 г. они появились и собственно в тексте, причем как в его построении (можно вспомнить о постановке заставок перед кафизмами до, а не после надписания, относящегося к открывающему их псалму), так и непосредственно в языке, причем речь здесь может идти только о намеренной правке.

Издание в 1624 г. правленной Псалтири было важной вехой в ранней истории книги, однако в пору, когда главной задачей, стоявшей перед Печатным двором, по-прежнему оставался выпуск в свет полного круга богослужебных книг, исправление текста не могло выйти на первый план. Книги правились постоянно, от издания к изданию, однако это была справа преимущественно орфографическая, характерной чертой которой было то, что исправления вносились спорадически и во многом зависели от тех представлений об орфографии, которыми руководствовались наборщики, работавшие в московской типографии, поскольку заботы справщиков сосредоточивались прежде всего на подготовке к печати новых книг. Актуальность вопросов справы неизмеримо выросла лишь тогда, когда выпуск полного круга богослужебных книг был в целом закончен, т.е. в начале 1640-х гг., и этого нельзя не заметить при рассмотрении изданий простой Псалтири.

В издании 1641 г. после довольно долгого перерыва вновь появились глоссы, которые, несомненно, нужно рассматривать как признак возникновения интереса у печатников книги к ее языку, тем более что свидетельства тому же можно найти и в самом тексте, в котором трудно не заметить целого ряда изменений. В Псалтири 1642 г. язык книги правился уже систематически. Возможно, это следует объяснять тем, что перед ее типографами не стояла уже задача рассмотрения текста с точки зрения его разбивки на стихи, она была решена на предшествующем этапе, при печатании Псалтири 1641 г., поэтому они и принялись за выполнение того, что ранее было только намечено.

При этом в новом издании получили реализацию в тексте почти все глоссы предшествующего, повторены были только маргиналии в добавленных к Псалтири 1641 г. статьях и глосса к тексту 2-й библейской песни, содержавшая в себе вариант чтения текста, хотя более важным представляется то, что в дополнение к ним появился целый ряд новых глосс. Следует отметить, что в отличие от Псалтири 1641 г. глоссы эти были здесь внесены в набор сразу, став, таким образом, частью текста книги изначально. И это, как кажется, показывает, что их назначение виделось типографам не в том, чтобы указать на необходимость единичных исправлений в тексте, которые было бы хорошо внести в следующем издании книги, но в том, чтобы наглядно изложить целую программу таких исправлений, затрагивавших весь текст, пусть проведение ее и откладывалось на будущее.

В целом справу 1640-х гг. можно назвать грамматической, поскольку именно «грамматическое знание» стало тем основанием, на которое опирались типографы, внося изменения в текст. Эти изменения касались главным образом замещения одних падежей существительных другими, перемены глагольных форм, устранения омонимичных флексий разных грамматических форм в связи с попыткой установления нормы в употреблении тех или иных флексий. Если учесть повышенный интерес к грамматике, которым отличался Печатный двор в это время, то определение справы той поры как грамматической представляется вполне закономерным.

Начало 1650-х гг. в истории простой Псалтири ознаменовалось новыми изменениями ее состава, а также пересмотром деления текста псалмов на стихи, и некоторые решения в этой области, принятые типографами прежде, оказались признаны неудовлетворительными. То же происходило и с языковой правкой 1640-х гг., хотя случаев несогласия было не так уж и много. Как правило, итогом такого несогласия становилось возвращение к прежним чтениям, имевшим распространение до исправления текста. Впрочем, это не мешало продолжению процесса справы, который в основном шел по тем же направлениям, которые были заявлены в изданиях первой половины 40-х гг. XVII в., и находил себе выражение лишь в постепенном расширении количества исправленных форм и уменьшении числа неисправных.

О новом исправлении Псалтири, производившемся в 1658 г., было заявлено сразу, в выходных сведениях книги, изданной в этом году. Кроме прочего, в них были названы и источники справы, хотя сославшись на греческие и древние славянские книги, в том числе и на толковый текст Псалтири, типографы не показали, что именно и из какого именно источника они заимствовали, поэтому говорить о природе тех или иных изменений в книге можно только с изрядной долей предположительности. Как представляется, влияние древних славянских рукописей следует видеть в целом ряде появившихся в Псалтири 1658 г. чтений, в которых она совпадает с древнейшими московскими печатными изданиями, анонимными. Воздействие на Псалтирь 1658 г. греческого текста очевидно и несомненно лишь в орфографическом облике некоторых слов, а именно в написаниях: ѕалтирь вместо ѕалтырь, давидъ вместо давыдъ, исраиль вместо иґраиль. Во всех других случаях, которые обычно расценивают как итог влияния греческого языка, вопрос этот не имеет столь простого решения. Более того, анализ изменений, внесенных в текст правленного издания, позволяет говорить о том, что во второй половине XVII в. греческие тексты, вероятно, привлекались к справе лишь для проверки соответствия обрядовой стороны русских богослужебных книг обыкновениям, принятым в ту пору на Востоке, а вовсе не для языковой правки, которая осуществлялась, с одной стороны, на тех же принципах, что и в 1640-х гг., т.е. исходя из «грамматического знания», с другой – на основе исследования существующих славянских традиций текста исправляемых книг.

Главными признаками никоновской справы представляются ее интенсивность, заданность связанных с ней изменений и одновременно ее непоследовательность. Исправления текста при этом производились не от случая к случаю, а систематически, по возможности на протяжении всего текста книги. Если учесть, что и основные направления правки были изначально определены, то итоги ее не могут не производить впечатления планомерных замен одного другим, как, например, при рассмотрении изменений в синтаксисе текста Псалтири, до той поры почти вовсе не привлекавшем внимания типографов. Серийный характер получили и лексические замены, что привело к появлению таких пар слов, одно из которых стало казаться обязательным эквивалентом другого.

Несмотря на крайне интенсивную правку текста Псалтири в 1658 г. ее итогом были не вполне удовлетворены и сами справщики, что выразилось в появлении в книге целого ряда глосс, главным образом лексических и словообразовательных. Внесены в текст они были по окончании печатания книги штампом, причиной чему нередко был случайный пропуск необходимых исправлений. И это привело к тому, что тот вид, в каком Псалтирь 1658 г. была представлена читающей публике, казалось бы, показывал незавершенность работ, связанных с исправлением текста книги, и предполагал их продолжение. Однако его не последовало тотчас же, издание 1658 г. было дважды, в 1660 и 1661 гг., перепечатано, но не получило почти никаких изменений, которые можно было бы отнести к языковой правке. Типографы, занимавшиеся новыми выпусками Псалтири, не только не пытались реализовать глоссы издания 1658 г. в тексте, но порою не вполне принимали и те изменения, которые уже в него попали. Несмотря на то, что подобных отступлений было в первых послениконовских изданиях крайне мало, так как итоги справы текста Псалтири требовали осмысления, их наличие, как кажется, позволяет говорить о колебаниях, возникших в обществе по отношению к тому, как она была проведена. Еще более ярким свидетельством таких колебаний следует рассматривать выпуск в 1663 г. Псалтири, при подготовке которой типографы обратились не к правленному, а к прежнему, напечатанному в 1654 г. изданию.

Пауза в языковой справе текста Псалтири, взятая после выхода в свет в 1658 г. ее правленного варианта, затянулась. Выпуск в 1663 г. издания, текст которого пришел из эпохи, закончившейся с никоновской справой, оказался случаем, вслед за этим, по крайней мере в 1665 г. и не ранее августа 1666 г., типографы снова обратились к печатанию правленной Псалтири, сохранив все особенности первого ее издания, в том числе и глоссы. Между тем если этот этап в истории книги и можно было бы объяснить ожиданием приговора никоновским реформам, рассматривавшимся на соборе 1666 – 1667 гг., то дальнейшее развитие событий вызывает немало вопросов, поскольку и после собора ничего не изменилось.

Новый интерес к языку книги возник уже при патриархе Иоакиме, при котором в 1678 г. было напечатано сразу два издания Псалтири, причем, возможно, их выход одного за другим как раз и был вызван попыткой решить, наконец, вопрос о том, что делать с правленным текстом и необходимо ли его дальнейшее развитие. Уже в январской Псалтири 1678 г. из текста удалили глоссы, причем по большей части без каких-либо последствий для него. В дальнейшем типографы не пошли далее исправлений, нацеленных на устранение опечаток, а также на совершенствование орфографии, пунктуации, акцентуации и рубрикации текста книги, причем такой подход характеризовал в целом работу со всеми последующими изданиями книги. Как представляется, это показывает, что после обращения в 1670-х гг. к тексту Псалтири с тем, чтобы оценить результаты никоновской справы, было принято решение впредь столь же широкомасштабного исправления не производить, даже несмотря на все недочеты существующего текста.

В Заключении кратко сформулированы основные выводы диссертации касательно истории печатной Псалтири в XVI – XVII вв. и обращено внимание на то, что этим она, конечно же, не исчерпывается, поскольку поздняя традиция книги получила продолжение в изданиях московской Синодальной типографии, тогда как ранняя, дониконовская, была воспринята старообрядцами, не только сохранившими ее, но и заметно преобразовавшими в процессе создания в высшей степени своеобразного типа старообрядческой Псалтири.

Диссертация сопровождается четырьмя Приложениями. В 1-м из них дается описание изданий простой Псалтири, напечатанных в XVI – XVII вв., в том числе и не описанных в Сводном каталоге А.С.Зерновой. Во 2-м приведена роспись надписаний псалмов во всех известных изданиях книги с указанием всех разночтений между ними. 3-е и 4-е Приложения заключают в себе материал, касающийся разделения на стихи текста псалмов и библейских песней. В каждом из них учтены все случаи выделения и невыделения стихов и указаны их инципиты. При этом обязательно приведены наиболее существенные разночтения текста инципитов.

По теме диссертации опубликованы следующие работы:

I. Монографии:

1. Старообрядческие издания XVIII – начала XIX века: Введение в изучение. СПб., 1996. 159 с.

Рец.: 1) Горфункель А.// Solanus. New Series. (London), 1997. Vol. 11. P. 113 – 117.

2. История славянской печатной Псалтири: Московская традиция XVI – XVII вв.: Простая Псалтирь (35 а.л., в печати).

II. Каталоги и указатели:

3. Кириллические издания старообрядческих типографий конца XVIII – начала XIX века: Каталог. Л., 1991. 161 с.; 24 л. илл.

Рец.: 1) Cleminson R.M.// Solanus. New Series. (London), 1992. Vol. 6. P. 97 – 98; 2) Heaney M.// The Library. 6 ser. (London), 1992. Vol. 14, № 2. P. 168; 3) Паскаль А.Д. Новый справочник по старообрядческим изданиям конца XVIII – начала XIX в.// Археографический ежегодник за 1992 год. М., 1994. С. 262 – 267; 4) Gorfunkel`A. Старообрядческая печатная книга XVIII – начала XIX вв. в каталогах Андрея Вознесенского// Solanus. New Series. (London), 1995. Vol. 9. P. 73 – 78.

4. Предварительный список старообрядческих кириллических изданий XVIII века. СПб., 1994. 81 с.

Рец.: 1) Gorfunkel` A. Старообрядческая печатная книга XVIII – начала XIX вв. в каталогах Андрея Вознесенского// Solanus. New Series. (London), 1995. Vol. 9. P. 73 – 78.

5. Книгоиздательская деятельность старообрядцев (1701 – 1918): Материалы к словарю. Екатеринбург, 1996. 81 с. (совм. с П.И.Мангилевым и И.В.Починской).

6. Cyrillic Books printed before 1701 in British and Irish Collections: A Union Catalogue. London: The British Library, 2000. xlvii, 172 p.; 16 plates. (совм. c R.Cleminson, C.Thomas, D.Radoslavova).

Рец.: 1) Avril M. // Bulletin du bibliophile. (Paris), 2002. № 1. P. 156 – 158; 2) Thomson F.J. // The Slavonic and East European Review. (London), 2002. Vol. 80, № 4. P. 713 – 715; 3) Guseva A.// Solanus. New Series. (London), 2003. Vol. 17. P. 95 – 97; 4) Губанова М.С. Методика поэкземплярного научного описания кириллических печатных книг в англоязычных каталогах последней четверти XX века// Федоровские чтения 2005. М., 2005. С. 429 – 437.

III. Статьи и рецензии:

7. Издания тайных старообрядческих типографий конца XVIII – первых двух десятилетий XIX в. в фондах ГПБ// Коллекции. Книги. Автографы. Л., 1989. Вып. 1. С. 16 – 30.

8. Археографическая экспедиция на Северную Двину 1987 г.// ТОДРЛ. Л., 1990. Т. 44. С. 489 – 492 (совм. с А.А. Савельевым).

9. Древнерусская книжность и типографская деятельность старообрядцев в конце XVIII – начале XIX в.// Вестник С.- Петербургского университета. 1992. Сер. 2. Вып. 1 (№ 2). С. 85 – 88.

10. Типографская деятельность и книжная культура старообрядцев// Традиционная духовная и материальная культура русских старообрядческих поселений в странах Европы, Азии и Америки. Новосибирск, 1992. С. 120 – 124.

11. Канонник как тип книги у старообрядцев// ТОДРЛ. СПб., 1993. Т. 48. С. 355 – 368.

12. Старопечатная русская книга и некоторые проблемы ее бытования// История русского языка и севернорусские говоры. Сыктывкар, 1994. С. 36 – 46.

13. Новый вклад в изучение старообрядческого книгопечатания: [Рец. на кн.:] И.В.Починская. Старообрядческое книгопечатание XVIII – первой четверти XIX веков. Екатеринбург, 1994// Russian Studies. (СПб.), 1995. Т. 1, № 4. С. 368 – 379.

14. Служебная Псалтирь в восточнославянском книгопечатании XVI – XVIII вв.// ТОДРЛ. СПб., 1996. Т. 50. С. 215 – 219.

15. О московской Псалтыри 1619 г.// Древнерусская книжная традиция и современная народная литература: Тез. докл. междун. науч.-практ. конфер., состоявшейся 14 – 16 октября 1998 г. Н.Новгород, 1998. С. 32 – 34.

16. Сведения и заметки о кириллических печатных книгах. 1. Малая подорожная книжка Франциска Скорины// ТОДРЛ. СПб., 1999. Т. 51. С. 337 – 341.

17. [Рец. на кн.:] Michail Fundaminski. Die Russica-Sammlung der Franckeschen Stiftungen zu Halle: Aus der Geschichte der deutsch-russischen kulturellen Beziehungen im 18. Jahrhundert: Katalog. Halle, 1998// Solanus. New Series. (London), 1999. Vol. 13. P. 101 – 103.

18. Об издательской программе Московского Печатного двора// Рукописные собрания церковного происхождения в библиотеках и музеях России: Сб. докл. конфер. 17 – 21 ноября 1998 года, Москва. М., 1999. С. 35 – 41.

19. Исследование о польских старообрядцах и их книгах: [Рец. на кн.:] Jaroszewicz-Pieresławcew Z. Starowiercy w Polsce i ich księgi. Olsztyn, 1995 (Rozprawy i materiały Ośrodka Badań Naukowych im. Wojciecha Kętrzyńskiego w Olsztynie, № 145)// Russian Studies. (СПб.), 2000. Т. 3, № 3. С. 396 – 403.

20. Об одной находке в библиотеке Санкт-Петербургской духовной академии// Проблемы истории, русской книжности, культуры и общественного сознания. Новосибирск, 2000. С. 146 – 150.

21. Сведения и заметки о кириллических печатных книгах. 2. Об изданиях Ивана Федорова и о некоторых особенностях раннего кириллического книгопечатания// ТОДРЛ. СПб., 2001. Т. 52. С. 624 – 628.

22. Сведения и заметки о кириллических печатных книгах. 3. Несколько замечаний о старообрядческом книгопечатании XVIII – начала XIX в. (по поводу книги: Вознесенский А.В., Мангилев П.И., Починская И.В. Книгоиздательская деятельность старообрядцев (1701 – 1918): Материалы к словарю. Екатеринбург, 1996)// ТОДРЛ. СПб., 2001. Т. 52. С. 628 – 635.

23. Сведения и заметки о кириллических печатных книгах. 4. Виленский «Часословец» 1601 г.// ТОДРЛ. СПб., 2001. Т. 52. С. 635 – 641.

24. Сведения и заметки о кириллических печатных книгах. 5. Загадка московской Псалтири 1619 г.// ТОДРЛ. СПб., 2001. Т. 52. С. 641 – 644.

25. Об определении «идеального» экземпляра при описании кириллических изданий// Редкие фонды в научных библиотеках высших учебных заведений: Проблемы сохранности, изучения и использования в XXI веке: Доклады междун. конф. 22 – 25 октября 2002 г. М., б.г. С. 38 – 44.

26. Сведения и заметки о кириллических печатных книгах. 6. О пустых листах// ТОДРЛ. СПб., 2003. Т. 53. С. 470 – 479.

27. Сведения и заметки о кириллических печатных книгах. 7. О сводных каталогах кириллических книг и каталоге Е.Л.Немировского// ТОДРЛ. СПб., 2003. Т. 53. С. 480 – 490.

28. Сведения и заметки о кириллических печатных книгах. 8. Как у нас правились печатные книги: О кавычном экземпляре Псалтири (М., I.1678)// ТОДРЛ. СПб., 2003. Т. 54. С. 602 – 612.

29. К истории установления старообрядческого типа Псалтырей и Часовников// Старообрядчество в России (XVII – XX вв.)/ Отв. ред. и сост. Е.М.Юхименко. М., 2004. Вып. 3. С. 234 – 238.

30. Сведения и заметки о кириллических печатных книгах. 9. Об одной особой функции нумерации листов в ранних московских изданиях// ТОДРЛ. СПб., 2004. Т. 55. С. 459 – 462.

31. Сведения и заметки о кириллических печатных книгах. 10. О киноварных сигнатурах в московских изданиях XVII в. (на примере изданий Псалтири)// ТОДРЛ. СПб., 2004. Т. 55. С. 462 – 467.

32. Сведения и заметки о кириллических печатных книгах. 11. О московской Псалтири 1661 г.// ТОДРЛ. СПб., 2004. Т. 55. С. 467 – 471.

33. Сведения и заметки о кириллических печатных книгах. 12. О московской Псалтири 1658 г.// ТОДРЛ. СПб., 2004. Т. 56. С. 575 – 578.

34. Сведения и заметки о кириллических печатных книгах. 13. К вопросу о появлении вариантов в старопечатных изданиях// ТОДРЛ. СПб., 2004. Т. 56. С. 578 – 581.

35. К истории дониконовской и никоновской книжной справы// Патриарх Никон и его время/ Отв. ред. и сост. Е.М.Юхименко. М., 2004. С. 143 – 161 (Труды ГИМ. Вып. 139).

36. К вопросу о рецепции Острожской Библии на московском Печатном дворе (на материале Псалтири)// Solanus. New Series. (London), 2005. Vol. 19. P. 55 – 60.

37. Сведения и заметки о кириллических печатных книгах. 14. О московских Святцах 1646 г.// ТОДРЛ. СПб., 2006. Т. 57. С. 957 – 962.

38. О методиках описания старопечатных кириллических книг и их современном воплощении// Информационный бюллетень РБА. (СПб.), 2007. № 41. С. 35 – 38.

39. Московская печатная Псалтирь XVII века по архивным источникам// Русская литература. (СПб.), 2007. № 2. С. 116 – 122.

40. Сведения и заметки о кириллических печатных книгах. 15. К истории книжной справы на московском Печатном дворе (о Триоди цветной 1604 г.)// ТОДРЛ. Т. 58 (0,6 а.л., в печати).

41. Сведения и заметки о кириллических печатных книгах. 16. О печатании книг с нескольких наборов: К истории издания в Москве в 1625 г. «Службы на положение ризы Господней»// ТОДРЛ. Т. 60 (0,5 а.л., в печати).

42. О сводном каталоге кириллических изданий второй половины XVI в., составленном А.А.Гусевой// Книжная старина: Сб. статей. Вып. 1 (3,9 а.л., в печати).

43. К вопросу об издании в Москве Чиновника архиерейского священнослужения в дониконовское время// Книга: Исследования и материалы. (0,9 а.л., в печати).